Стерильная жизнь

— Мама, я хочу вернуться домой, — сказала Маша, опустив книгу.
Надежда Алексеевна, выцветшая за последние полтора года, худая женщина, вздрогнула, оторвалась от окна и посмотрела на дочь.
— Я серьёзно, мама. Я знаю, что ты бы не хотела сейчас уезжать отсюда. Но пожалуйста, мама, давай поедем домой.
— Маша, ты же понимаешь, что если мы уедем отсюда, то вряд ли потом сможем вернуться.
— Да, я знаю, мама.
Повисла пауза. Жужала лампа, тихо скрипела кривым колёсиком удаляющаяся по коридору тележка уборщицы.
— Но как же тогда? — спросила мать, на лице была растерянность.
— Как-нибудь… как-нибудь… Мама, я не хочу больше этой стерильной жизни, понимаешь? Хочу немного настоящей.

Надежда Алексеевна закусила губы. Слезы давно не наворачивались ей на глаза, тем более в присутствии дочери. Она считала, что давно высохла и не плакала. Только привычно закусывала губы.

— Сколько получится, — не останавливалась Маша и расписывала свою есту дальше. — Сколько получится — столько пусть и будет. Мы сможем уехать прямо завтра?
— Я не знаю, моя хорошая. Нужно документы подписать, отказ, карту, выписку…
— Зачем всё это?
— Не говори так, Маша!
— Прости…

Девочка глубоко вздохнула. Она была прозрачная, даже немного призрачная. Бледная до синевы кожа, облысевшая под ноль голова в белом красиво повязанном платке, ночная сорочка в розовый мелкий цветок. Её личная, не казенная. Казалось, всё, что осталось от Маши это глаза, голубые, глубоко посаженные. От катетера под правой ключицей тянется прозрачный щупалец капельницы: обычная дневная доза поддерживающей терапии.

Девочке сложно было формулировать свои мысли в последний месяц. С одной стороны, она понимала, что маме бесконечно больно и грустно и она наверняка не ждёт чуда, а с другой, все так устали, что границы терпения и терпимости стерлись и превратились в ничто.

— Давай поговорим с папой, — прервала тишину Надежда Алексеевна.

Это был последний козырь, который она могла разыграть. Она понимала, что будет происходить, если они поедут через половину страны домой. Да и куда домой? Квартира, из которой они уехали страшно подумать полтора года тому назад, была в аренде. Разве что попроситься к бабушке Тане, у неё трёшка и одну комнату она могла бы им уступить, хотя бы не надолго.

Муж не сможет поехать с ними: у него контракт до середины лета. А без него она просто не справится. Маша легче пушинки, но и она сама, когда-то здоровая и сильная стала похожа на трость — обопрись посильнее и переломится.

Сколько? Сколько ещё проживет Маша? Сможет ли она долететь до Омска? Они не знали, что будет завтра, а тут пять часов лететь и не понятно сколько времени в досмотре и ожидании вылета без медсестры, без капельницы. А искать транспортный медицинский борт да ещё в срочном порядке это же целое состояние. Маша может передвигаться на кресле с ее помощью, может немного пройти пешком, но быстро устаёт. А перепады давления? Это гарантированное кровотечение, скорее всего. Про то, чтобы считать рельсы на железных колёсах можно даже и не думать.

Страх замораживал Надежду Алексеевну, покрывал ледяной корочкой, покалывал в кончики пальцев, а потом снова отступал, чтобы дать передохнуть и вернуться с новой силой.

— Мама, ты же понимаешь, что мы не знаем когда, — девочка сделала почти не заметную паузу и продолжила, — Да и не важно.

Маша небрежно махнула тоненькой рукой, от чего прозрачный пластиковый мешок с лекарством качнулся.
-Это все равно случится, ты же понимаешь. А я… Я не хочу ждать. Я хочу что-то делать. Хоть немного пожить.
— А лекарства?
— У меня есть катетер. Ты же знаешь, как им пользоваться.

И снова повисла пауза, они в последние месяцы размножались делением, как клетки инфузорий. Делиться с подростком опасениями о том, что в Омске может просто не оказаться нужных лекарств взрослая женщина не стала, понимала, что только вызовет новую волну сопротивления и уговоров.

— Давай, я поговорю с папой, — то ли спросила, то ли постановила Надежда Алексеевна.

Маша протянула руку в молчаливом жесте подать ей телефон, лежащий на зарядке.
— Он приедет вечером и поговорим, — попыталась остановить её мать.
— Я хочу сейчас. Я хочу вернуться домой, — в голосе дочери зазвучали высокие истеричные нотки.

Ее тихая и терпеливая девочка вдруг приняла смертельно опасное решение и настаивает на нём. «Может быть, нужно к психологу?»- мелькнуло в голове у Надежды Алексеевны, но она тут же остановила свою панику и сдавшись под напором дочки сказала:

— Звони. Я сейчас приду.

Она положила рядом с ее рукой на одеяло телефон и вышла из палаты.

Комнаты хосписа, в котором они оказались мало походили на палаты, но другого названия у неё не придумывалось. Всё равно засело это слово в голове, вместе с бесконечными медицинскими названиями процедур, предметов, инструментов. Все эти медицинские словечки, как назойливые мухи не отпускали сознание уже несколько лет. Последние годы, когда ремиссия внезапно оборвалась, Надежда Алексеевна не пугалась слов, не впадала в немое отупение от многослоговых диагнозов, которые пластами один за другим накладывались на её Машу. Большую часть этих сложных слов она выучила ещё когда та была малышкой, когда она носила ее на руках из кабинета в кабинет, потому что хрупкая девочка почти ничего не ела и очень плохо переносила химиотерапию.

Заветная дверь была приоткрыта. Надежда прислушалась. Шуршали бумагами. Она постучала.

— Да-да, заходите, кто там?
— Это я, Маргарита Сергеевна!
— Да, что-то случилось?

Надо было отдать должное персоналу хосписа, никто из них не выражал ужаса или беспокойства, когда задавал этот вопрос. А ведь это был самый страшный вопрос в хосписе, потому что все — и сотрудники, и волонтеры, и родственники, и сами жители были слишком близко к тому, что должно вот-вот случится. Любое событие здесь даже для тех, кто не был смертельно болен могло принести массу неприятных эмоций, душевной и физической боли.
— Нет… ну то есть, да, но не это.

Мысли судорожно запрыгали. Что она имела ввиду? Что это значит? Смирение? Ожидание? Потеря надежды?

Она окончательно смутилась, замялась, остановилась в дверях.

Маргарита Сергеевна, полненькая брюнетка с повседневной грустной улыбкой на лице встала, подошла к ней и, приобняв, усадила на диван. Они ещё не успели познакомится близко с Надеждой Алексеевной, потому что её дочь, Машу, перевели в хоспис всего неделю назад. Маргарита всегда уделяла особое внимание «новеньким раковым», потому что следовало аккуратно выяснить на какой стадии горя они сейчас находятся.

Чаще всего к ним в хоспис попадали на стадии принятия, то есть когда родственники смертельно больного ребёнка смирились с неизбежным и просто хотят провести последние дни, сколько бы их ни было, в радости и уюте. Бывало и так, что кто-то смирился, а кто-то до сих пор на стадии торга и всё еще ищет варианты и предлагает решения. Хуже всего стадия депрессии. Здесь больше всего помощи и внимания требовалось, потому что не преодолев её люди надолго застревали в состоянии замороженности. Не могли быть никем и теряли драгоценные минуты общения с детьми.

Расскажите, что случилось?
Надежда Алексеевна посмотрела на психолога и слёзы сами потекли по её лицу.
Она хочет вернуться домой. Хочет покончить с этой, как она говорит, стерильной жизнью.
А дальше она плакала, говорила о том, что не уверена в том, что найдёт ей морфий в Омске, что боится делать уколы, что в квартире они не были уже полтора года, что она просто боится не справиться с таким переездом, а потом будет винить себя, что лишила дочь времени пожить.

Маргарита Сергеевна гладила её по плечу, подавала бумажные полотенца и ждала, когда закончится поток слов, слёз, эмоций. Иногда большего и не требовалось. Пару раз в кабинет пыталась попасть заведующая, тихо заглядывала и исчезала.

К психологу приходили плакать за закрытую дверь, чтобы вынести себя в мир, если не с улыбкой, то хотя бы в уравновешенном состоянии. Там за дверью плакать было не всегда уместно, хотя очень часто хотелось. “Хоспис это не место для слёз,”- часто повторяла самой себе Марина Сергеевна. Только слёзы лились реками в её кабинете, и это позволяло не утопить в слезах родительского горя детей.

Когда Надежда Алексеевна успокоилась и поток переживаний иссяк, то психолог спросила:
Как мы можем вам помочь с перелётом?
Вы думаете нужно лететь?
Надежда Алексеевна смотрела на неё с ужасом и трепетом. В глубине себя она надеялась, что Марина Сергеевна пойдёт к Маше и отговорит её от безумия.
Решать вам. Но мне кажется, что Маша может получить то, чего ей так хочется. Надежда, вы поймите, мы тут не просто медицинская помощь, мы тут собрались и для того, чтобы исполнять их мечты.
Надежда смотрела на неё удивлённо.
У них есть мечты, но не у всех есть время на исполнение. Вот мы и придумываем радости. Приглашаем звёзд, организовываем экскурсии… А у Маши вот такая мечта… домой.
Значит домой, — понуро, как с казнью, согласилась Надежда.
Дайте ей этот шанс, — продолжала спокойно объяснять психолог. — Мы можем вас подготовить немного, рассказать о первой помощи, про обработку катетеров, с медикаментами. Базовое. А там уже видно будет. Может и вернётесь еще.

Надежда закусила губы. Помолчали. Потом она поблагодарила психолога и ,часто кивая головой, как бы убеждая саму себя, что надо уступить дочке, пошла обратно по коридору в их комнату. Задержалась на лестнице, набрала номер мужа.
Алло, Саша! Тебе Маша звонила? Нет. Ну ладно. Слушай, Маша хочет… Да, всё нормально, всё хорошо. Маша хочет поехать домой.
Пятнадцать минут разговора: море слов, океан сомнений, чувство беспомощности, хождения по тесной лестничной клетке, чтобы услышать простое: “Я вечером приеду — обсудим”.

Надежда Алексеевна понимала, что муж будет сперва сопротивляться, потом согласится, и сделает всё, чтобы им помочь. Он до сих пор не мог избавиться от мысли, что это он виноват, от чувства, что он может что-то изменить.

Разговор предстоял не простой. Так или иначе Мария практически взрослая: три месяца до заветных 14 и паспорта. И как все подростки, всегда хочет настоять на своём. Максималимз, или как там это называют. Надежда Алексеевна помнила, как бунтовал её старший сын Гоша.

Но одно дело здоровый, полноценный, не травмированный больничными пытками ребёнок, и совсем другое дело её девочка, которая повзрослела так, что её сложно узнать.

К вечеру накал страстей только увеличился. Маша упрямо говорила, что хочет домой “хоть тушкой, хоть чучелком”. Александр Григорьевич кипятился и обещал ей устроить это чучелко. Надежда Алексеевна металась между ними пытаясь унять. И всё это тихими, приглушёнными голосами, почти шёпотом, чтобы не беспокоить других.

Ругаться вот так, не повышая голоса не то что до крика, даже до нормального звука. Было в этом что-то трагичное и страшное. Куда там современным киношникам до этого чувства ужаса.

Все разговоры, как и предполагала Надежда Алексеевна свелись к тому, что Машина мечта победила. Наскоро собрав навыки, знания, лекарства и документы, они полетели домой.

***

Сволочь, скотина неблагодарная, вот вернись только домой, я тебя отделаю по первое число! — доносился со двора зычный голос бабушки-соседки, которая так и не смогла догнать проказника внука.

Маша сидела у приоткрытого окна и с каждым порывом лёгкого ветра вдыхала запах черёмухи.

Перелёт был тяжёлым. Перепады давления, тошнота, волнения, беспокойства о том, будет ли лишнее кресло в Омске, не задержится ли Гоша в пробке. Надежда Алексеевна волновалась, что может случиться кровоизлияние и до врача они просто не успеют. Хотя она и держала свои переживания при себе, Маша чувствовала всё, а потому натянула на себя маску безмятежной обыденности и повторяла:
Ещё немного и мы будем дома, мама!
Надежда Алексеевна ей натужно улыбалась, пряча за растрёпанными, поседевшими волосами глаза, наполненные суетой и страхом.

Сейчас у окна Маше было невероятно спокойно и тихо на душе. Второй день она подбиралась сюда и сидела, смотрела, как в прямоугольнике бабушкиного двора играют малыши в песочнице, как школьники возвращаются из школ и несут куртки на перевес. Весна подходила к концу. Скоро начнутся каникулы.

Двор был старый, зелёный и цветущий практически всё лето: черёмуха, сирень, жасмин. Когда Маша была совсем маленькой, двоюродная бабушка Таня гуляла с ней здесь и рассказывала о цветах, которые выращивала на клумбах. Воспоминания подкидывали ей яркие пятна, моменты, когда бабушка срывала цветущую ветвь и предлагала Маше.

Завтра они поедут домой, в их квартиру, и Маша сможет не на долго выйти во двор вечером, сможет принять гостей. Возможно, подруги Настя и Катя помнят о ней и придут, как обещали. Завтра она вернётся домой.

Тихий стук в дверь и бабушка Таня вошла в комнату. Маша сидела на стуле, опираясь подбородком на руки, лежащие на подоконнике. Казалось, что она заснула.